Самопотакание, сочувствие себе, минимальный шаг и коморбидная депрессия

Про самопотакание. Есть такой феномен, как же ему не быть. Занижение планки требований к себе до такой степени, что это мешает стать тем человеком, каким хотелось бы. В моем внутреннем пространстве голос самопотакания звучит так: «Ну мы с тобой понимаем, что, да, вот, надо бы, по-хорошему, сделать вот это сейчас, и даже польза от этого очевидна, да, но ведь это же надо усилие делать, а ты уже устала, плохо себя чувствуешь, сил нет, пойди, отдохни лучше, в другое время будет больше сил — и сделаешь тогда, ну, не горит же? не война, поди?» Выдает себя за заботу обо мне, такой немного медоточивый голосочек.

Отличается он от голоса сочувствия себе именно тембром и интонацией. Голос сочувствия себе — честный, он четко определяет, сколько я сейчас могу, а что будет надрывом и богатырствованием, которые не приведут к хорошему. Он больше втелеснен и лучше различает потребности тела. Голос самопотакания не втелеснен, он подсовывает мне вместо ощущения моего тела — образ тела, картинку, да еще и видимую как бы откуда-то извне.

Голос сочувствия себе дружит с дисциплиной, в смысле волевого преодоления тенденции выбирать путь, который кажется легче. Он говорит: «Да, ты устала, но на самом деле, до состояния «нету сил» еще очень далеко. Поэтому можно сделать минимальный доступный шаг в нужном направлении, и посмотреть, можно ли будет сделать еще один».

Тема про минимальный доступный шаг — и, возможно, еще один, — стала для меня очень актуальной, когда я серьезно заболела и не было понятно, станет ли мне лучше (или останется так же) и когда. Для меня это ключевой момент, позволяющий противостоять коморбидной депрессии, возникающей вследствие ограничения возможностей соматическим заболеванием.

И в воспитании ребенка, живущего с хроническим заболеванием, для меня это тоже ключевой момент. Не передавливать, заставляя растождествиться с ощущением тела совсем (как было принято у бабушки и мамы), но и не потакать, делая за. Иногда можно побаловать, но не превращая это в систему прыжков по первому мановению пальца. Не предугадывать желания и потребности ребенка (хотя и хочется иногда). Спрашивать: «Что ты реально можешь сделать? можно передохнуть столько, сколько нужно, и вернуться снова к этому делу. Что ты реально можешь сделать еще?»

Вспоминается из мемуаров Коры Ландау-Дробанцевой, как она отказалась помогать Льву  подниматься на ноги после ЧМТ, хотя, конечно, проще было бы поднять самой. Но если бы она продолжала его поднимать, он не научился бы вставать сам. Она давала ему всю необходимую моральную поддержку при этом. Но какая драма была из-за ее отказа поднимать его физически, не пересказать.

Я думаю, что эта идея «минимального шага — и посмотреть, можно ли сделать еще один» — это то, за что я больше всего благодарна Марле Флайледи. У нее это безо всякого бытового драматизма шло. Недаром ее система, будучи индивидуально обработана напильником, помогает людям с хроническими заболеваниями жить так, как хочется, и противостоять коморбидной депрессии.

«Дискурс рыцарства» в нарративной практике, ежедневный активизм и преодоление социальной изоляции

Думаю две мысли сразу:

Майкл Уайт «втащил» в сферу терапии и социальной работы слово honour, и именно как глагол. Причем глагол действия, в активном залоге. Как существительное это «честь», «почет», может быть; как глагол это слово чаще употребляется в общепринятом языке в пассивном залоге, «I am honoured to be…» — «для меня большая честь…» — и это конструкция, употребляемая в очень формальных, церемониальных ситуациях. Или с иронией, которую тем, кто способен ее воспринимать, слышно за километр. А Майкл Уайт употреблял это слово — «чтить», «воздавать почет» — по отношению к мечтам, ценностям, умениям, усилиям другого человека. Это позиция помогающего практика по отношению к тем, кто обращается за помощью. Получалось такое внесение церемониального в повседневное. И, по моим ощущениям, это был дискурс рыцарства.

Потому что еще одно слово, которое он часто употреблял, описывая позицию помогающего практика, это слово «champion» — и не в современном его значении «победителя в состязании». Это слово изначально тоже идет из рыцарского дискурса и означает «рыцаря-защитника», того, кто будет биться за человека, который сам биться за себя не может. У нас есть привилегии — образование, здоровье, финансовые средства, многое другое. И эту привилегированность мы можем использовать, как рыцарь — коня, доспехи и оружие.

Вторая мысль в связи с этой — про ежедневный активизм. Идея в той формулировке, в какой она мне известна, пришла в голову другому Майклу, Майклу Нортону. Она проста: больших изменений можно достичь, если будут суммироваться и приумножаться систематические малые действия множества людей. Нортон любит задавать людям вопрос: «Если бы вы могли убедить миллион человек совершать какое-то малое полезное действие, что бы это было за действие?»

Я продолжаю думать в сторону того, о чем писала вчера: что у некоторых людей иногда вообще нет ресурса поддерживать отношения с друзьями, и социальные связи ослабевают, человек проваливается сквозь ячейки сети отношений и пропадает без вести. Иногда — в буквальном смысле. И сегодня, если бы я могла убедить миллион человек регулярно совершать какое-то маленькое полезное действие, я бы постаралась их убедить просматривать свой список друзей и находить тех, от кого давно ничего не было слышно. И писать им коротенькое теплое письмо — может быть, припоминая какие-то хорошие общие воспоминания, — и интересоваться, как дела. Никогда не знаешь, может быть, именно эта маленькая весточка послужит той шелковинкой, за которую человек себя вытянет. Никогда не знаешь, может быть, именно эти письма окажутся в итоге самым важным из того, что ты в жизни сделал.