Почти тридцать лет назад из «психологической литературы» у нас дома были только книги Владимира Леви. (Думаю, мы в СССР были такие далеко не одни.) И меня, конечно, они очень впечатлили. Особенно те куски, где есть письма клиентов и в ответ письма психотерапевта. Меня они очень трогали, будили воображение, вызывали очень сильное любопытство: «как, как вот он так может? использовать письменное слово, чтобы людям становилось легче… я тоже хочу так научиться».
Автор для меня всегда жив, пока не мертв, и поэтому через несколько лет после этого, волей случая и готовности рискнуть, в солидном возрасте 17 лет я оказалась в «Леви-Центре» помощником, и, в частности, одной из моих задач был разбор корреспонденции и написание черновых ответов на письма, заслуживавшие ответа. Некоторые ВЛ потом правил, а некоторые просто подписывал и отправлял.
Конечно, в действительности все оказалось не совсем так, как на самом деле. Меня больше всего огорчало тогда то, что некоторые случаи в книгах были совсем выдуманными, мы много говорили с ВЛ об этике и разных ее аспектах — в частности, о «лжи во спасение» и этике репрезентации клиентских случаев в публичном пространстве. Это был бурный и сложный период в моей жизни, но, к счастью, удалось отделить сложное, которое было хорошим и полезным, от сложного, которое могло бы стать потенциально вредным, и хорошее и полезное взять с собой с благодарностью. Опыт написания терапевтических писем был очень ценным. А уж как пригодился опыт работы в архивах психотерапевта! Именно он потом оказался ключом к моей работе в Далвич-центре, с архивами Майкла Уайта — после его смерти.
В нарративной практике, особенно в работе ее основателей, Майкла Уайта и Дэвида Эпстона, терапевтические письма играют очень большую роль. Эти письма терапевты пишут во время или после сессий и отправляют клиентам по почте. В них документируется предпочитаемая история человека, прозвучавшая во время сессии, обозначается влияние проблемы на человека — и влияние человека на проблему; терапевт может также поделиться какими-то вопросами или рефлексией «вдогонку». Дополнительная польза этих писем в том, что остающиеся у терапевта копии служат ему в качестве отчетов о работе. Клиенты очень ценят такие письма; Майкл Уайт когда-то проводил опрос среди клиентов: если измерять ценность терапевтического письма в таких единицах измерения, как «успешные терапевтические сессии», то какому количеству успешных терапевтических сессий эквивалентно письмо? В целом разброс был от 2 до 50, но чаще всего клиенты говорили, что одно терапевтическое письмо эквивалентно примерно 4 успешным терапевтическим сессиям.
Не в последнюю очередь потому, что к письму клиент может не раз возвращаться. И это не «просто заметки с сессии», это некий следующий шаг в работе, консолидация, приглашение занять рефлексивную позицию. Письмо может укреплять раппорт, подтверждать для клиента длящееся присутствие поддерживающего другого; в воображаемом диалоге с терапевтом при чтении письма у клиента укрепляется его собственная внутренняя позиция сочувствующего, поддерживающего свидетельствования своим собственным поступкам и переживаниям.
Я много думаю об этом сейчас в связи с ситуациями, когда терапия-без-писем почему-то не работает. Когда ситуация в жизни человека такова, что за как минимум 167 нетерапевтических часов при еженедельных встречах все то, что было наработано за час терапии, распадается, обесценивается и создает опыт неудачи. Когда недостаточно поддержки. Очевидно, я думаю тут про жизнь с хронической болезнью, соматической или психической (или, как часто бывает, и той, и другой, в определенной степени).
Мне вспоминаются две прекрасные женщины, лучшие подруги — Барбара Майерхоф и Дина Метцгер. Они жили неподалеку друг от друга и периодически приходили друг к другу в гости. Обнимались, расходились по разным комнатам, садились за пишущие машинки и писали друг другу письма. Потом встречались в гостиной за кофе и разными вкусными штуками, обменивались письмами и обсуждали их. И мне кажется, что, потом, вернувшись домой, писали еще — вдогонку.
Я думаю о том, как полезно бывает после какого-то важного разговора, сколь угодно короткого, но затронувшего, написать собеседнику «вдогонку» письмо, подтверждающее важность произошедшего в разговоре, услышанного, признающее, что именно затронуло, как, почему, и куда все это ведет теперь. Явно при этом объясняя, что это письмо не _требует_ обязательного ответа. Я иногда пишу такие письма, отчасти ориентируясь на практику «свидетельского отклика» в нарративном подходе.
Мне самой в депрессии было очень полезно, когда одна моя тогда — знакомая, а потом — подруга писала мне письма, не требовавшие ответа, рассказывая мне о той мне, какой я была до депрессии, и о том, какие круги расходятся до сих пор от предпринятых мной когда-то действий в мире. Это было бесконечно ценно и целительно для меня.
(Здесь было место для призыва к действию в адрес знакомых, нуждающихся в поддержке, но он настолько очевиден, что писать прямым текстом я его не буду :))
Дарья Кутузова 