«Пожалуйста, познакомь меня с твоими дорогими мертвыми?»

Сегодня думаю о дорогих мертвых и о том, как отсутствие места для разговора о них с дорогими живыми сужает, уплощает и обедняет нашу жизнь.

Цитируя Антуана де Сент-Экзюпери, «человек — это узел отношений». Наше бытие, мысли и действия, — все это всегда, в каждый момент времени, к кому-то обращено. Мы не можем не быть в диалоге. Это может быть диалог с реальными людьми, другими живыми существами, предметами, местами и пространствами, с образами нашей фантазии (или с теми, кто, прежде чем стать достоянием нашей фантазии, был порождением чьей-то чужой фантазии), с обобщенным другим (например, я прямо сейчас пишу это в диалоге с моим обобщенным «дорогим читателем» :)), с Дорогим Мирозданием или как иначе его назвать. Мы всегда, в каждый момент, становимся несколько другими по сравнению с тем, кем были только что, и делаем это в отношениях. И в каждых отношениях — по-особенному, по-своему. Именно этим, во многом, они нам и ценны, — тем, что в них мы можем становиться тем/той собой, каким/какой не можем становиться более нигде. И когда отношения прекращаются или видоизменяются так, что мы больше не можем становиться там тем/той собой, каким/какой нам было ценно в них становиться, — это утрата для нас.

А если это были отношения с реальным человеком и он умер, тогда отношения видоизменяются и продолжают существовать в нашей памяти и воображении. Только теперь нам остается поддерживать их самим — в гораздо большей степени, чем раньше. И часто эта значимая часть нашей жизни невидима для окружающих, не признана ими. В какой момент в общении принято сказать: «А теперь позволь мне представить тебе моих дорогих мертвых?» или «Пожалуйста, познакомь меня с твоими дорогими мертвыми?» Не принято. Современная западная культура не позволяет этого, для этого нет правильного места. И те важные аспекты нас, которые могли реализовываться в отношениях с дорогим мертвым, оказываются изолированы от отношений с живыми. И их становится все сложнее поддерживать самостоятельно, если мы не прикладываем к этому специальных усилий.

И чем больше наших дорогих близких становятся мертвыми, тем больше аспектов нас оказываются отчуждены от наших длящихся отношений с живыми, и тем больше раскол между нами-какими-мы-хотим-быть — и нами-какими-нам-доступно-быть.

Чем мы старше, тем больше наших дорогих близких становятся мертвыми.
На территории «страны болезни» люди становятся мертвыми гораздо чаще, чем на территории «страны здоровья».

И вот в том, что в обществе нет принятого способа знакомить наших дорогих живых с нашими дорогими мертвыми, — один из источников коморбидной депрессии, связанной с хронической болезнью и старением.

Понятно, что наши дорогие мертвые — это наше сокровище, и не с каждым мы поделимся им. Но если в отношениях есть какой-то уровень доверия, близости, надежности, — и мы чувствуем, что наш дорогой живой собеседник не уронит нашего дорогого мертвого, если мы бережно опустим память о нем в его руки, — важно попробовать предложить рассказать. И спросить собеседника о его дорогих мертвых. В подходящий момент. Такой разговор исключительно близок к опыту-переживанию священного.

«Синдром уточки» и деконструкция интернализованных привилегий

В последние дни думаю о феномене, который в определенных кругах называется «синдромом уточки». Это отсылка к анекдоту про маленькую серенькую старенькую уточку, которая завидует молодому красивому здоровому лебедю — его способностям и возможностям, — тот предлагает ей свои решения, а когда уточка в очередной раз пытается донести до него, что его решения не помогут ей преодолеть свои ограничения, посылает ее на три буквы. Уточка в этом анекдоте изображается характерными ноющими интонациями. И когда лебедь ее посылает, вот тут-то как раз и есть слово «лопата», после которого смеяться.

А мне чего-то перестало быть смешно. Я думаю о том, что человек, который репрезентируется «уточкой», делает лучшее из возможного для себя в сложившихся обстоятельствах и имеет определенный опыт. И живет в условиях, где двери открыты для молодых, умных, красивых по мэйнстримному стандарту, здоровых, и, в последнюю очередь по порядку, но не по значимости, богатых. Которые еще и чувствуют себя вправе сказать «а иди ты со своими сложностями, меня это не касается». Как смешно, обхохочешься.

Думаю я о том, что я в каких-то ситуациях веду себя, аки тот лебедь, «вправе» в своей привилегированности (ничем не заслуженной, а просто «так сложившейся») и больше не хочу так себя вести. Мне сейчас чувствуется более человеческим поведением выяснить, что это за опыт, вследствие которого человек, который умаляет себя и чувствует бессилие, ведет себя подобным образом. И как я могу встать рядом с этим человеком, чтобы вместе противостоять тем социальным силам (и их «встроившимся в голову» рупорам), которые считают, что какие-то группы людей — «второго сорта».

Потеря ресурса для общения, социальная изоляция и алгоритм Фэйсбука

Если я правильно понимаю, как работает алгоритм Фэйсбука, то нам в ленте чаще показывают тех, к кому мы чаще заходили на страницу или кого комментировали, или с кем разговаривали в мессенджере. Это понятная логика, как в узбекской сказке про падишаха и попугая: «А что вы едите? Ешьте [этого] побольше! Если на базаре увижу, обязательно вам принесу!»

А с другой стороны, в свете предыдущих размышлений о людях, у которых исчез ресурс общаться — из-за болезни, например, — этот алгоритм работает по принципу «богатому — прибавится, а у бедного отнимется и то, что имеет». Человек, чьи социальные связи начинают ослабевать, при помощи этого алгоритма делается еще более невидимым. Несправедливо, с определенной точки зрения.

Было бы круто, если бы, помимо напоминаний о днях рождения, Фэйсбук напоминал бы о друзьях, которые давно ничего не писали, например. А пока он этого не делает, приходится вручную.