Вчера в разговоре про лебедя и уточку в комментах прозвучала фраза, что в некоторых людях «сидит пораженец». Прежде чем говорить что бы то ни было о полезности подобного описания, я хочу озвучить главный вопрос, который оно у меня вызывает:
Как он туда попал?
Ведь ни в одном младенце никакой пораженец не сидит. И в ребенке, начинающем ходить, не сидит, потому что если сидел бы, то некоторые так и не научились бы ходить, это же радикальный вызов, ни у кого не получается сразу, у некоторых не получается достаточно долго, а уж синяков и шишек сколько.
Значит, прежде чем сесть в человека, пораженец откуда-то приходит, логично? К некоторым приходит, а к некоторым — нет. Думаю я, что этого пораженца вполне можно назвать «опыт переживания множественной травмы». Понятно, что все мы разные, и что одному ерунда, другому травма, и наоборот. И что у нас разные сообщества поддержки, поэтому кто-то справляется, преодолевает посттравматический стресс и получает посттравматический рост, а кто-то так и живет под влиянием травмирующего опыта. Этот опыт говорит человеку: «Ты бессилен, ты ничего не можешь изменить, тебе плохо, мир несправедлив, людям на тебя наплевать, выхода нет». Когда что-то чудовищное случается — вот как вчерашнее землетрясение в Италии — в первое время у пострадавших состояние шока, утраты, несправедливости происходящего очень естественно. Но бывает так, что оно не проходит и постепенно у человека формируются негативные заключения о собственной идентичности. «Я бессилен — но не потому, что оказался в обессиливающих обстоятельствах, а потому что быть бессильным — это внутренне присущее свойство моей личности». Очень большая разница: хороший я в плохих обстоятельствах, или плохой я порчу любые обстоятельства своим присутствием в них.
И вот тут, конечно, просто подумать: «По таким людям психотерапия плачет». Вполне вероятно, она могла бы помочь. Но также вероятно, что одной психотерапии недостаточно. Между одним психотерапевтическим часом и следующим — 167 нетерапевтических часов, если встречи происходят раз в неделю. Меня очень интересует вопрос депрофессионализации помощи, возвращения способности помогать обратно в сообщество. Возможно, это можно, скорее, описать как «повышение способности сообщества помогать» (capacity building). Если мы встречаем человека, которому опыт переживания множественной травмы и негативные заключения об идентичности мешают быть тем, кем ему хочется быть (а иногда и не дают вспомнить, каким ему хочется быть), что мы можем сделать вне терапевтического взаимодействия?
Дарья Кутузова 